Автор: Тимур Натхов
Из трех вариантов развития России, опубликованных недавно Минэкономразвития, само ведомство предпочитает инновационный. Только он, по расчетам МЭРа, в ближайшие десятилетия даст рост ВВП в среднем 6,5% в год. Остальные – инерционный и энергосырьевой – не позволят экономике расти больше чем на 6% в год. Но даже оптимальный сценарий предполагает догоняющее развитие России: и через 20 лет страна не будет дотягивать до среднего по Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) объема ВВП на душу населения.
Первый вице-премьер Игорь Шувалов очень не любит психологию догоняющего: она, по его мнению, не позволяет России ставить перед собой амбициозные задачи, которые стране вполне по силам. Например, войти не в пятерку, а в тройку ведущих экономик мира. Но последние 100 лет Россия неизменно оставалась именно в роли догоняющего. В 1913 г. российский ВВП на душу населения составлял 28% от американского. В 2006 г., по данным Всемирного банка, соотношение осталось точно таким же – 28%. Так что трудно было бы рассчитывать, что у России сформируется другая психология.
Однако все познается в сравнении. Например, для большинства стран Латинской Америки и Африки разрыв с США только увеличился. В то же время в роли догоняющих за последние полвека побывали – и остаются – многие страны, на которые России не стыдно было бы равняться. Япония за 100 лет довела свои показатели в сравнении с США с 25 до 75%, а Южная Корея – с 18 до 52%. Успешно догонявших немного – для этого надо десятилетиями развиваться быстрее среднемировых темпов. По подсчетам комиссии по развитию и росту ВБ, в период с 1950 по 2005 г. экономики всего 13 стран росли на 7% в год в течение 25 лет. Можно сказать, что им удалось конвертировать психологию догоняющего в энергию развития. Эксперты предупреждают, что единого рецепта нет: успех Мальты, Тайваня или Ботсваны явно объясняется разными причинами. Однако бурное развитие Франции, Японии и Южной Кореи при всех различиях между этими странами предлагает России уроки, которые пригодятся ей, когда осенью будет утверждаться стратегия долгосрочного развития.
Первым делом институты
В своей недавней статье главный экономист Сбербанка Ксения Юдаева и научный руководитель Высшей школы экономики Евгений Ясин указывают на два основных вызова ближайших десятилетий. Первый – приближение к уровню развитых стран по количественным показателям развития, а значит, выход на технологическую границу, что потребует качественных изменений сложившихся сейчас институтов. Второй, связанный с внешними факторами, – необходимость реформ в условиях быстро растущих экономик развивающихся стран и глобализации. По мнению авторов, преобразования последних 10 лет если и были успешными, то имели целью создание институтов догоняющего развития. В будущем это приведет к проблемам. Нынешняя система устанавливает слишком жесткие рамки для всех экономических агентов, не позволяет им экспериментировать и принимать на себя риски нововведений и технологических инноваций. Это хорошо для посткризисного восстановления и создания базовых условий устойчивого экономического роста, но в дальнейшем станет препятствием для развития по причине недостаточной гибкости.
Классическим примером такого рода проблем является современная Япония. Специфичные и довольно жесткие институты японской экономики – пожизненный наем работников, крупные вертикально интегрированные корпорации, государственная промышленная политика – прекрасно сработали на этапе перехода от традиционного аграрного хозяйства к развитой индустриальной системе, но оказались неспособны перенести страну за технологическую границу. В результате 1990-е гг. для Японии во многом оказались потерянным десятилетием: средние темпы роста ВВП составили чуть больше 1%, в то время как остальной развитый мир переживал бурный подъем. Впрочем, России еще далеко до технологического лидерства и для нее важен пример Японии как страны успешного догоняющего развития.
Рост превыше всего
Академик Виктор Полтерович доказывает, что для реализации успешной стратегии догоняющего развития России необходима система стратегического планирования. Главное преимущество отстающих стран – возможность заимствования уже созданных технологий и методов управления. История “экономических чудес” ХХ в. показывает, что те немногие страны, которым удалось существенно сократить свое отставание от лидеров, в основу успеха положили именно эту задачу. Образцами “умного” планирования можно назвать Японию, Южную Корею, Тайвань, а также послевоенную Францию. Страны, очень разные по историческим и культурным особенностям, применяли во многом схожие методы, и именно поэтому их опыт может быть показательным для России.
Восхождение Японии можно разделить на несколько стадий. В 1950-е гг. основной целью были послевоенное восстановление и быстрая индустриализация. Государство в лице министерства внешней торговли и промышленности (MITI) активно защищало национальных производителей – в первую очередь угольную, электроэнергетическую и сталелитейную отрасли – высокими тарифами и прямыми ограничениями на импорт.
В 1960 г. премьер-министр Икэда Хаято провозгласил курс на удвоение национального дохода за 10 лет. На первый план выдвинулись повышение конкурентоспособности и выход на зарубежные рынки. Ключевая роль в этом непростом деле отводилась кэйрэцу (от японского “группа”) – огромным промышленным корпорациям, объединенным вокруг крупного банка. “Большая шестерка”, самыми известными членами которой стали Mitsubishi, Fuyo (владелец Nissan, Hitachi, Canon) и Mitsui (владелец Toyota и Toshiba), обеспечивала до 80% японского экспорта к середине 1980-х. Кэйрэцу строились по принципу синергии: объединение финансовых и промышленных активов в единый конгломерат снижало кредитные риски и удешевляло импорт передовых технологий. В то же время деятельность самих банков зависела от политики Банка Японии, который обеспечивал их ликвидностью. Целевые кредиты Банка Японии доходили до половины всех заимствований кэйрэцу-банков. Неудивительно, что доля кредитов в обязательствах промышленных компаний составляла 70-80%. С другой стороны, MITI, в состав которого кроме чиновников входили представители бизнеса и экспертного сообщества, стимулировало технологическое перевооружение путем установления так называемой системы связей (link system), согласно которой импорт определенной продукции разрешался лишь при условии, что компания обязуется экспортировать соответствующее количество товаров в стоимостном выражении. Кроме того, ни одно предприятие не имело права закупать зарубежный патент, если другие компании отрасли не могли этого сделать, что служило хорошей профилактикой от монополизма. По расчетам экономистов, импортированные технологии обеспечили до 46% экономического роста с 1947 по 1973 г. – в период наиболее активной промышленной политики.
В 1980-е гг., когда страна уже закрепилась на мировых рынках, прямое государственное вмешательство уступило место более гибким рыночным механизмам – регулированию валютного курса и учетной ставки, налоговым стимулам. В результате Япония стала второй индустриальной державой мира, а США впервые столкнулись в торговле с нею с феноменом нарастающего отрицательного сальдо.
Экономическое развитие Южной Кореи во многом повторяло те же этапы. В 1950-е гг. акцент делался на импортозамещении. Начиная с правления генерала Пак Чон Хи, в 1962 г., был принят первый пятилетний план, утвердивший систему поддержки экспортных отраслей – в частности, установлены льготные тарифы на импорт оборудования, экспортные производства освобождены от косвенных налогов и снижен налог на прибыль, полученную от экспортных операций. Правительство также ввело ускоренные нормы амортизации основного капитала для экспортных предприятий, субсидировало тарифы на электроэнергию. Роль завоевателей зарубежных рынков отводилась чеболям – практически полным аналогам японских кэйрэцу. Крупнейшие из них стали и самыми известными южнокорейскими брендами – Samsung, LG, Hyundai. Методы стимулирования роста менялись по мере продвижения к уровню развитых стран: уже в середине 1970-х гг. были отменены 50-процентная налоговая скидка на прибыль от экспортных продаж и субсидирование цен на электроэнергию, а экспортеры лишились права не платить импортные пошлины на ввозимое оборудование. В то же время увеличился объем льготных кредитов экспортерам (с 5,5% от общей суммы кредитов в 1966 г. до 20,5% в 1978 г.).
Наиболее близким к России примером может служить послевоенная Франция, поскольку технологическое отставание и необходимость модернизации сочетались там с довольно высоким уровнем образования. В 1946 г. была учреждена Генеральная комиссия по планированию, основными функциями которой были разработка и контроль за выполнением пятилетних планов. Интеллектуальным лидером группы экономических экспертов стал Жан Монне – известный государственный деятель, стоявший у истоков Европейского объединения угля и стали, созданного в 1951 г. (прообраза Европейского экономического сообщества). Сегодня Монне по праву называют одним из отцов-основателей Европейского союза. А в 1947 г. первый пятилетний “план Монне”, выдвинутый под лозунгом “Модернизация или упадок”, выделял шесть приоритетных отраслей: угольную, сталелитейную, энергетическую, транспортную, цементную и производство сельскохозяйственного оборудования, а также устанавливал инвестиционные приоритеты и объем долгосрочных бюджетных кредитов для каждой из них. Монне и его единомышленники исходили из традиционной для того времени идеи: технологический прорыв и выгоды масштабного производства могут быть реализованы только на крупных предприятиях, защищенных от внешней конкуренции. Ключевые показатели плана вырабатывались в процессе консультаций с представителями крупнейших компаний, формируя своеобразный информационный пул для основных экономических игроков. Планы 1960-х гг. создавали выгодные налоговые условия для укрупнения бизнеса через слияния и поглощения и законодательно поощряли рождение национальных чемпионов – компаний-лидеров своей отрасли. В итоге с 1946 по 1973 г. – период, позже получивший название “тридцатилетие славы”, – экономика росла в среднем на 5,2% в год.
Плановое внедрение новых технологий позволило Франции занять сильные позиции в машиностроении и аэрокосмической отрасли. Всемирная известность таких брендов, как автомобили Peugeot и Citroen, высокоскоростные железные дороги TGV, бытовая техника Thomson, а также рекордная доля атомной энергии в энергетическом балансе страны (до 80%) – во многом результат промышленной политики 1950-1970-х гг. В дальнейшем приоритеты сместились в пользу общих макроэкономических показателей. Уже в 1980-х основная роль отводилась инвестициям в социальную инфраструктуру, повышению качества медицины и образования, а также содействию европейской интеграции.
Важным моментом, обеспечившим успех данных стратегий, были не только конкретные меры по защите экспортеров и стимулированию импорта технологий, но и своевременное переключение, смена типа экономической политики по достижении определенных стадий. Проще говоря, система “умного планирования” не сводилась к формальным количественным показателям, но формировала площадку для диалога наиболее активных групп, преследующих долгосрочные интересы, – ассоциаций бизнеса, государственных структур, профсоюзов и т. д. Впрочем, как показывает пример Японии 1990-х гг., это получалось не всегда. Для России с ее традициями жесткого регулирования этот урок особенно важен. Нужно вовремя остановиться, перестать делать ставку на подконтрольные государству холдинги и либерализовать таможенный режим и внутренний рынок – иначе никакого “умного планирования” не получится.